Семен Гурарий

Единожды в трёх лицах...

Его постоянная устремлённость не может не раздражать .Казалось, он тебя не слышит. Даже в его позе стоять или сидеть никогда не было и нет даже видимого успокоения и расслабленности. Пространство вскипает от его цепких, коротких взглядов, от готовности покинуть собеседника и предпочесть ему случайного встречного, который неожиданно оказывается чуть ли не лучшим и самое главное наиважнейшим в этот момент существом.

Не помню, кто нас познакомил. Однако, не успев даже толком представиться, я уже через минуту стоял в недоумении…один. Забыв обо мне, Семён с увлечением общался уже с какими-то подростками. Самое время было обидеться и двинуться прочь. Что я и сделал. Есть же такие мотыльки, с горькой разочарованностью думал я, что избавляют нас от бремени сосредоточенности и мысли, и всё на своём пути облачают в пенящиеся одежды иллюзорных разговоров и действий. И ему-то хотел я предложить свою первую пьесу?! Но именно в этот момент, я был вновь настигнут Семёном с тысячью извинений и объяснений о судьбоносности его только что состоявшегося разговора с подростками, особенно с одним из них по имени...

Ты узнавал жизненную историю незнакомого тебе мальчишки. У тебя спрашивали совета и, снова не дослушав, бросали одного, так как на пути возникал...киоск и надо было срочно приобрести...газету. Естественно, что киоскёрша оказывалась давней знакомой, передавались не просто обычные приветы домашним, Семён рассказывал в подробностях о готовящемся спектакле, о здоровье своей мамы ,записывал какие-то телефоны. Самое интересное, что и я уже был представлен киоскёрше как начинающий талантливый драматург, хотя Семён ещё не читал ни одной моей строчки.

Словом, с самого начала ты невольно оказывался вовлечённым в странное сценическое действо: без всякой надежды на отступление тебя затягивало в водоворот казалось бы незначительных событий. Воодушевлённый перипетиями кружащегося сюжета, ты что-то отвергал ,кому-то невольно сочувствовал, возмущался, проникался... и одурманенный этим пенящимся, сумасшедшим ритмом, тем не менее, обнаруживал себя, в конце концов, на перекрёстке с клочком бумажки в руках, на котором был нацарапан телефон Семёна и дата очередной нашей встречи.

И так продолжается более чем 30лет. Никого я более в жизни (ни до того, ни после) не встречал, в ком неотступное торжество текучести и   незавершённости любых проявлений необъяснимо уживалось бы с основательностью и преданностью определённым жизненным и художническим принципам.     

Cемён Перель и Семён Гурарий в «Театре на Булаке» 1982 год, Казань

Семён Перель – в каком пространстве обитает и живёт этот режиссёр, актёр, сказочник, поэт, мастеровой? Кто же этот неуловимый фантом самоуничижения и стеснительного самолюбования, доброты и гордыни, отчаяния и жизнерадостности, почти маниакальной мнительности и готовности к риску? Как уживается в нём растерянный «приспособленец», мечущийся в панике по неуправляемым будням и бескомпромиссный художник? Непрактичный глава большого семейства и дерзкий открыватель театральных истин?

Ведь всё, что мы видим, слышим, замечаем, любим в людях – это так избирательно. А потому и неточно. И множат лишь вопросы, вопросы... о них, любезный читатель мы и постараемся с ним, героем наших признательных размышлений, поговорить. Хотя, по опыту знаю ,разговоры с Семёном вряд ли расставят интересующие нас проблемы по местам и завершатся непоколебимыми постулатами. Вот уж кто мастер не договаривать и дурачась, менять ненавязчиво темы, словно открывая бесконечные форточки; то зайтись в приступах исповедальной откровенности, то внезапно закрыться от собеседника наглухо...

Можно было бы сказать: актёрствует, если бы не некоторые обстоятельства и особенности его натуры, образа жизни и творчества. О них то, на правах старинного его друга, мне и хотелось поделиться в своих рассуждениях в преддверии нашего с ним диалога.

Его спектакли никогда не повторяются. Они не закреплены никакой системой и набором обязательных условностей. Их нельзя пересказать. Вот уж воистину, реальное подтверждение слов Жана Жиродý, который, высказался, если не ошибаюсь, примерно так: «Театр не теорема, а приворотное зелье».

Приступая к новой пьесе у Семёна нет убеждённости в правильности выбора. Никакого взгляда и концепции постановки. В очевидной растерянности мучает он автора, и прежде всего актёров казалось бы несуразными вопросами. Этот процесс неуверенности может длиться бесконечно долго. И вдруг, на одной из репетиций, когда все вокруг во всём уже изверились, он уже никого ни о чём не спрашивает, а начинает говорить. То бишь, высказываться по существу. Куда исчезают его косноязычные междометия и прочая невнятица? В глуховатом голосе появляется звучность, воркующие, даже властные тембры и, самое главное, находятся те нужные слова, что объясняют актёру первопричинность его нахождения в этой пьесе, в этой роли, в конкретной сцене. И на твоих глазах«вытаскивается»,открывается в актёре самое сокровенное. Исподволь возникает на репетициях какое-то необъяснимое родство, человеческая близость, что позволяет добровольно«заболевать» пьесой, которая на поверку оказывается вовсе и не изысканной, и не тёмной, и не чуждой, а земной и необходимой, и касающейся всех и каждого.

Нет, он вовсе и не режиссёр, часто злился я, а какой-то юродивый от театра, заманивающий актёра в сторону от разыгрываемой сцены, в какую-то понятную только ему глухомань. Там он и ворожил над ним, доверительно заискивал, юлил, доводил до неистовства или до слёз. И вдруг...бросал одного, чтобы возвратиться к другим актёрам, застывших в руинах безвременья и ожидания .И снова в растерянности прыгал от одной сцены к другой. Мне казалось, пьеса корчилась от невыразительности и беспомощности .Но это только казалось. В действительности же драматургическое полотно невероятным образом вызревало ,проверяло себя как бы на прочность. А то и менялось до неузнаваемости.

Не раз на его репетициях моих пьес я приходил в восторг от той или иной сцены, или от актёрских находок. Но безжалостный холодный душ Семёна отрезвлял моё воодушевление. Ко всему ,что давалось актёру легко, он относится безразлично.

Он с упоением вылавливает неясное и заражает этим актёров. Почти безумным желанием понять и оправдать логику поступков и чувств персонажей, проникнуто всё в его постановочных версиях. Словно подтверждая известную аксиому :будь наша жизнь понятна и проста, может и не было бы искусства. Поиск и нахождение истины ,болевого момента и сопряжения его в контексте пьесы с актёрским прочтением  ,для Семёна, по моему убеждению, дороже театра, как такового. Он стал Мастером на этом непрекращающемся для него поприще понимания, а значит и оправдания. И ему не важно, что иногда за подлинность своих открытий, он, как режиссёр расплачивается потерей внешней выразительности, жертвует пресловутой театральностью. Значимость и выпячивание своего «Я» по Перелю не только не важна для искусства, но и чаще всего губительна. Его театр учит угадывать и принимать свои границы, чтобы в их трудных, выстраданных пределах ощутить бесконечность наших душевных проявлений и поступков. Сделать праздничной пустоту –это не цель его театра.

Театры Переля – другие, так как они не замыкаются сценой. Это по сути театры его непрекращающихся ни на минуту искромётных, порой бесцельных и бесплодных фантазий. Театры непрекращающегося общения и завоёвывания жизненных подробностей и деталей. Ему необходимо слышать голоса не только людей, но и скрытые мелодии коряг, выброшенных на берег, из которых Семён мастерит свои поделки и украшения. Вообще любовь его, я бы сказал, к«архитектуре пространства»,к дышащему и говорящему пространству деревьев, рек, облаков, к рыбалке, совершенно не случайно сочетается с его страстью к столярничанию, выливающиеся при случае даже в настоящие чудеса «перелевского  домашнего зодчества» – в кухонные гарнитуры. И всё вместе это даже не театры, а некая литургия, в которой нет разделения между подмостками и залом ,публикой и актёрами.

Ему интересны все эпохи, времена и стили: античная драма, комедия Островского, абсурдисткая  притча, и КВНвская хохма, русский сказочный лубок и рок-опера, стадионные массовые действа, и лирические моноспектакли, пантомима и театр моды...

Он не делает разницы между профессионалами и любителями, пенсионерами и студентами, школьниками и детьми ясельного возраста.

Его биография это не только география. Хотя она и впечатляет: украинские Горловка и Одесса, уральские Березники и полярный Мурманск, державные Москва и Ленинград, удмуртский, провинциальный Сарапул и университетская Казань, американский Орегон и баварский Мюнхен... Ну и,конечно,  исколесённый вдоль и поперёк Израиль.

Он еврей не только по рождению. Не только по кровной общности с поколениями предков, с обычаями искупления перед Йом Кипуром, ритуальным разрыванием одежд в траурные дни, с кружением на седьмой день праздника Суккот, с радостной рассылкой подарков в праздник Пурим.

Еврейство Переля внутри него, оно обладает над ним некоей властью, это его корни в сознании, хотелось бы ему этого или нет. Оно сплелось в его жизни и в профессии режиссёра. В готовности обживаться в новых странах, в новых чужеродных текстах, находить и оправдывать логику непривычного образа жизни, и в одиночестве оставаться в лучшем случае временным гостем в новом пространстве. От еврейства не откажешься как от дружбы, супружеского брака или от гражданства. Актёры и режиссёры одинокие изгои в любом обществе. Не такие как все. На виду у массы. В этом общность их профессии с еврейской судьбой, с историей еврейского народа, ставшей в силу разных причин своеобразной пророческой сценой для всего человечества. Люди театра, как и евреи – первопроходцы страдания и вечного исхода. Это они нащупывают болевые моменты, проблемы, изъяны. Только кажется, что обласканные вниманием, они – привилегированные. Их особость только в ответственности за всё: и за успех, и прежде всего – за неудачи.

Он русский. потому что это его родной язык, на котором он думает, фантазирует ,шутит, сочиняет стихи и сказки. Это его культура, где он как рыба в воде.

Он татарин, потому что вырос и сформировался в Казани. Женился, там родились его дети и множество его учеников. Город свидетель его поисков, неудач и успехов.  

Семён Перель и артисты домашнего театра: жена Анна, дочери Ирина и Алла, зятья Эяль и Коби,
внучки и внуки Мишель, Шира, Роми, Идо, Эран. Июль 2011 года, Израиль

Он человек мира. Живя в Казани во времена советские и делая разовые постановки в различных профессиональных театрах Казани и других городов(одно время ему пришлось даже руководить Сарапульским драмтеатром),он был прежде всего один из тех, кто олицетворял альтернативную про-партийному мышлению и режиму культуру. Сопротивление никогда не принимало у него резких форм, но Семён органически не переносил «советский ошейник» и предпочитал жизнь не хорошо оплачиваемого казённого пса-служаки ,а бродяжную и полуголодную.

Он основал с друзьями и возглавил Театр на Булаке, который стал одним из притягательных неформальных центров в Казани, где собирались литераторы, актёры, музыканты, художники, киношники.

Позволю остановиться на этом периоде несколько подробнее, так как это и важнейшая часть моей жизни, ведь именно на сцене Театра на Булаке Семёном дал путёвку в жизнь большинству моих театральных опытов (всего он поставил 8 моих пьес) ,за что я ему бесконечно благодарен.Собственно пьесами они становились на репетициях, ставшими для меня своеобразным университетом театра и сценического искусства. Когда авторский текст не просто оживал, но и как бы открывался для меня с совершенно неожиданной стороны. Я учился уходить от текстовой заданности и идти навстречу новой действительности, рождавшейся на сцене. Учился примиряться с мыслью, что пьеса мне больше и не принадлежит и что это...замечательно. По сути, судьба подарила мне моего режиссёра, понимающего и слышащего соавтора. Что-то на уровне неких химических волн.

Сколько же мы с ним переспорили после репетиций моих пьес. Разве поиски режиссёром формы не является первоосновой всякого спектакля, взывал я к тёзке. Ведь если пьеса не находит эквивалент формы, то спектакль теряет единство всех параметров интерпретации. Остаётся лишь пресный пересказ содержания пьесы.

Перель возражал: спектакли где форма преобладает над сутью, говорят о несостоявшихся постановочных намерениях, когда кажущееся единство обманчиво.

Кстати,  внешней выразительностью он владеет мастерски. Но только, когда выстроены мосточки взаимодоверия и оправданности в отношениях персонажей, тогда и вызревает почва для«фокусов». И тогда он –первый. Так в спектакле по моей пьесе«Сад», чуть ли не на генеральной репетиции, появился вместо обеденного стола, вокруг которого и вертелись мизансцены, подвешенный к потолку, и чуть покачивающийся большой барабан, придавший окончательный ритм и ирреальность спектаклю-притче. Или покатое наклонное поле в«Ранних журавлях».Или театр теней в«Уроках Дедала»...

Мне довелось участвовать с ним во многих, как сейчас говорят, проектах, а порой и экспериментальных авантюрах: КВНах, творческих вечерах в Доме актёра,в постановках пантомимных спектаклей, мюзиклов, создании детского музыкального театра, театральных курсов в консерватории, передач на телевидении ,в советско-американском театральном проекте „Peace сhild“(«Дитя мира»)...

Его работы, спектакли отмечены были всегда безупречным искусством затрагивать серьёзнейшие идеи и проблемы. На первый взгляд театральные прочтения режиссёра Переля и бытовые каждодневные проявления Семёна кажутся абсолютно несвязанными .Внешне они даже противоречат друг другу, но если вдуматься, то обнаруживается внутренняя упорядоченность и целостность мироощущения.

В бескорыстной преданности друзьям.

В любви к актёрам, которые для него не бездушные инструменты в истолковании его замыслов, но прежде всего единомышленники, инспирирующие идеи.

В любви к похвале. В хорошей завистливости к творческим находкам коллег (не он нашёл!) и одновременно искренняя готовность порадоваться чужому успеху.

В постоянной мнительности: не слишком ли бледный он сегодня, как на него посмотрели, каким тоном приветствовали, достаточно ли уважительно...

В вспышках уверенной властности ,а порой и неоправданного гнева на репетициях.

В боязни замкнутого пространства (мог выпрыгнуть на ходу из трамвая) и спортивной сноровки и смелости(прекрасный акробат, теннисист и волейболист).Приехав как-то в гости к друзьям в Нью-Йорк, и обнаружив, что они живут на 22этаже, он отказался подыматься на лифте, хотя не видел их больше десяти лет .Я же был свидетелем, когда он, без всякой подстраховки ,с грациозностью кошки вскарабкался на крышу двухэтажного дома и балансируя на покатой крыше вмиг отпилил верхушку засохшей сосны.

Как-то нам с Семёном пришла идея создания еврейского культурного центра в Казани .Хорошо помню, как мы с пригласили в театр на Булаке скрипача Лёню Сонца и долго уговаривали его возглавить Ансамбль еврейской музыки, хорошо известного впоследствии под именем«Симха». Лёня долго осторожничал, не соглашался, и только после того, как Перель предоставил ему помещение Театра на Булаке для репетиций, с большим сомнением согласился попробовать.

В Израиле Перель ставил спектакли и на иврите, но в основном на русском. Вне театра он задыхается .В первые месяцы пребывания в Израиле без языка и средств к существованию, он организует для детей«Театр на траве».Потом на израильском радио «РЭКА»становится сказочником .Его передачи«Сказки в живом эфире »несколько лет собирали детскую аудиторию со всего Израиля. Потом возникает его театральная школа«Ступени», Театр «МоноАрт». Он снимается как актёр в кинофильмах ,с успехом представлявших Израиль на Международных фестивалях. А совсем недавно начал репетировать в Казани спектакль по скайпу  из... Герцлии.      

Художественный руководитель и режиссёр Театра «МоноАрт» Семён Перель с актёрами театра после спектакля по пьесе А. Островского «Богатые невесты», приуроченного к семидесятилетнему  юбилею Семёна Борисовича.  2011 года, Герцлия

Любой рассказ о человеке это мифотворчество .Некое запечатление для потомков, пусть и эфемерное. Но как говорил Ницше: «Важна не вечная жизнь, а вечная жизненность».

Если бы Семён был человеком пафосным, я смог бы сказать, что вроде это и о нём. Но, как, наверняка, заметил читатель, стремление к ясности у нашего героя сочетается необъяснимым образом с бесконечными метаморфозами, с туманной недосказанностью и в спектаклях, и во всём, что он делает. Наверное, если бы они достигали тривиальной отчётливости, они бы погибали на корню и не было бы тогда театров Семёна Переля, без которых для многих из нас жизнь сложилась бы иначе.

МЕТАМОРФОЗЫ

Семёну Перелю

Единожды в трёх лицах жид спешит,

и устремляется всё к новому обличью,

только бы не видеть, как в глазах горит

нетлеющий огонь антисемичий.

Как будто в лицах есть покой...

метаморфозы имени, как блики.

Кто говорил тогда со мной

о лицах гладких и безликих?...

Покой и воля, некому сказать -

убежища обличий развалились, 

всё спуталось и сладко повторять:

мои и ваши лица воедино слились.

Воронежский изгой и узник Осип,

как жаль, что не было вас с нами,

когда писали мы не о любви в ту осень,

и распевался Бабелем цунами...

Сквозняк, предательство, любовь и боль,

но только равнодушьем не неволь,

давно я часть тебя, и всё к тебе иду,

и плачу, и смеюсь - я у тебя в плену.

Тоскливый праздник холодеющих седин,

больное, снежное лицо,

судьба одна, и путь один -

российское рассветное крыльцо.